Вторая часть интервью с доктором философских наук Андреем Николаевичем Муравьёвым о логической философии, отечественных войнах России и национальном образовании духа народа. Первая часть тут: https://umozrenie.com/?p=3202.

Теперь — мой второй вопрос: что значит для народа «образовать свой национальный дух» на так понятом «логическом основании понятия философии»?

          — Это не менее важная тема, недаром в разговоре о ней речь тоже идёт о логическом основании! То дело, которое доделал Гегель, одновременно было доделыванием и другого дела — исторического развития не только философии, но и исторического развития духовной культуры, которое получило у него название феноменологии духа. Не случайно он, разрабатывая свою систему, перед наукой логики создал науку феноменологии духа. Само слово «феноменология», соединяющее единую логическую сущность духа с его многообразными феноменами, или явлениями, для него чрезвычайно важно по содержанию (гораздо более важно, чем даже для Гуссерля, хотя и он как отец трансцендентальной феноменологии старался, конечно, как-то артикулировать после Гегеля единство логического и феноменологического содержания при всём различии этих его форм). Для Гегеля феноменологическое, или культурно-историческое, всемирно-историческое развитие человеческого духа, как и история философии, тоже завершается логической философией. Если с помощью Фихте (особенно его «Речей к немецкой нации») продолжить эту гегелевскую мысль, то феноменологическое развитие человеческого духа завершается логической философией в два приёма. Во-первых, разумеется, тогда, когда логическая философия появляется у Гегеля в результате истории философии. Во-вторых, тогда, когда она ложится в основание образования национального духа народа, ибо только на этом логическом основании возможно действительное преобразование народа в нацию. Ведь философия исторически развивалась, в некотором смысле, за счёт культуры, за счёт развития всего опыта человеческого духа, начиная с обыденного опыта и кончая опытом религиозным, — познавая опыт и тем самым впитывая его в себя, преобразуя его в себя саму. Все зародыши философии возникали не на пустом месте, а в стихии феноменологического развития духа. Когда в результате двух с половиной тысяч лет своего исторического развития философия это своё историческое развитие завершила, тогда у неё возникла возможность, говоря популярно, отдать свой долг мировой культуре. Раз уж логическая философия появилась из истории мировой культуры, из истории всего до того момента протекшего человеческого опыта, то после этого она может отдать свой долг опыту культуры именно тем, что ляжет в основание образования духа народа, нацелив процесс образования народного духа на абсолютную конечную логическую цель феноменологического, или культурно-исторического процесса духовного развития и, таким образом, впервые сделав образование духа системой.

Вот что, на мой взгляд, заступает на место философской системы Гегеля — не только чисто логическая философия, но и настоящая система образования духа. В этой системе точно так же, как в первых классических философских школах (в Академии Платона и Ликее Аристотеля, выросших из их зародыша в Союзе Пифагора), философия ляжет в основу всего круга образования, всей энциклопедии воспитания человеческого духа. В учебных заведениях настоящей системы образования будут преподавать (конечно, не одну философию, но все дисциплины) только философски образованные преподаватели тех дисциплин, в которых они специалисты. Благодаря этому своему двойному образованию преподаватели в них будут понимать не только свою дисциплину, но и абсолютную конечную цель всего процесса образования — вполне разумный логический метод мышления, и вместе дружно работать над его воспитанием в духе каждого человека. Чем бы этот так воспитанный человек после этого не занимался (выращивал хлеб, строил дороги, возглавлял своё государство или союз государств, ставил театральные спектакли, служил в церкви и т. д.), он будет заниматься своим делом настолько разумно и, стало быть, настолько действительно свободно, насколько позволят ему существующие условия его места и времени. Именно такая система образования и станет системой образования национального духа народа, или системой национального образования. Причем настоящей, реальной системой, а не как сейчас, номинальной, когда образование в любой стране называется «системой образования» просто потому, что там есть какое-то внешнее единство (сиречь множество) разных ступеней образования — дошкольное, школьное, высшее школьное и поствысшее школьное образование; все-де эти ступени вместе и есть «система образования». Однако в том-то и дело, что высшее образование духа не случайно называется высшим, потому что оно и должно логически завершать всю систему образования! Именно поэтому только на логическом основании понятия философии может возникнуть такая система.

          — Именно потому, что только логическая философия может дать завершённость мысли, её неразорванность?

          — Да, потому что рассудок без положительного разума диалектически разорван сам с собой и со своим предметом! Поскольку в основанной на логической философии системе образования духа начало и конец совпадут в круг, а не будут, как сегодня, вечно отделены друг от друга как имеющий начало, но уходящий в дурную (не имеющую конца, т. е. абсолютной конечной цели) бесконечность процесс, так что человек всю свою жизнь чему-то учится и переучивается, но всё равно умирает недоучкой.

          — Стало быть, если мы берём какой-то другой способ построения образования, существующий исторически (ведь всё, что основано на логической философии, как я понимаю, уже не является историческим, но история в этом уже закончена), если мы берём такую ещё отчасти стихийную форму образованности (как, надо полагать, и современная российская), то она как не основанная на логической философии неизбежно в той или иной степени будет характеризоваться разорванностью мысли как принадлежащих ей педагогов, так и её воспитанников?

          — Совершенно верно! Кроме того, всё современное образование, с этой точки зрения, страдает недоразвитостью духа, т. е. его недоразвитием до этой абсолютной конечной цели, на которую ориентирует дух только логическая философия. Но недоразвитость в нашем разговоре есть не какая-то негативная характеристика духа. Он недоразвит не патологически, а потому, что ещё не сориентирован на эту высшую конечную цель, поскольку логическая философия ещё не положена в основу системы его образования. Это, разумеется, сделать не просто, но, главное, уже возможно. Поэтому пора начинать эту работу, прежде всего, на философских факультетах и в педагогических университетах — сначала хотя бы, в духе нашего времени, в виде эксперимента, пока не выучатся философски подготовленные преподаватели всех учебных дисциплин, а затем и в национальном масштабе.

          — Для образованного человека, думаю, будет понятно, что Вы не хотите очернить современное российское образование (хотя, может быть, и стоило бы раскрыть его теперь уже вопиющие недостатки) хотя бы потому, что, с высказываемой Вами точки зрения, недоразвитой формой духа будет и прекрасный древнегреческий дух, который дал нам математику, физику и т. д. Он тоже был ещё недоразвит, поскольку не имел под собой полной логической основы.

          — Разумеется! Весьма интересно то, что уникальность классической древнегреческой цивилизации (хотя, конечно, все цивилизации в силу своего места и времени уникальны, неповторимы и т. д.) состояла в том, что в ней впервые философия в названных философских школах стала основанием всего круга, цикла образования. Самым выдающимся примером такой основанной на настоящей философии школы была платоновская Академия. Она успешно существовала дольше всех современных университетов, которые тоже пытаются длить её традицию, но уже, так сказать, в растворённом, разжиженном виде, поскольку в них философский факультет — только один из факультетов, а не основной факультет. То, что у греков впервые появилось энциклопедическое, или закругленное на философской основе, образование (откуда и по происхождению древнегреческое слово энциклопедия), дало их культуре возможность как самой яркой звезде просиять на небосклоне мировой культуры. Это, правда, наряду с другими факторами, провоцировало известную надменность, высокомерие греков, относившихся к другим народам как к дикарям и варварам, т. е. некультурным, недоразвитым по отношению к ним. Но в том-то и дело, что классическая древнегреческая культура — только звёздочка, хотя она и светила ярче других. Эта звезда тоже, так сказать, приторочена к своему месту и времени, ещё лишенному логической философии и, стало быть, возможности настоящего национального образования народа. Поэтому и следует сказать, что для человечества оно ещё впереди. Сначала настоящей нацией станет какой-то первый народ, давший себе такое образование, потом непременно второй, третий и, наконец, когда-то все народы по-настоящему войдут, не потеряв своих различий, в единую семью действительно культурных наций благодаря этому, основанному на логической философии, способу воспитания и образования. Это будет уже всеобщее, а не какое-то локальное духовное состояние.

          — Кстати, можно ли в современном российском образовании назвать одно-два явления упомянутой раньше характерной разорванности нашего русского духа, который в нынешней нашей школе почему-то учится не благодаря учителю, а благодаря каким-то железкам, которые висят на стенах, и вот дух этот в них смотрит и ждет, что они его научат?

          — От одних железок, как и от привычных моему поколению классных досок, конечно, добра ждать не приходится, хотя они и могут быть полезны в процессе образования. Но то, что мировая история культуры как феноменологический процесс развития духа развёртывается в науку логики и, когда эта настоящая, вполне разумная логика возникла, ей предстоит лечь в основу образования и преобразовать сам процесс образования в настоящий систематический процесс, — эта тенденция исторически хорошо иллюстрируется тем, что мировая история образования в целом прошла несколько вполне определённых этапов. Она имеет свой исток в первобытном, доисторическом периоде, когда непосредственный опыт (с зародышами в нём всех других форм опыта духа) и образование духа были тождественны и никак не различались. Затем у древних народов (прежде всего, у восточных, а после них у древних греков и римлян) в основу образования легла, говоря по-гегелевски, одна из форм абсолютности духа, а именно форма искусства с соответствующим ей содержанием (на Востоке — символическим, а в древних Элладе и Риме — классическим, причём в Риме в нём уже появился зародыш романтического содержания, развившийся в Средние века романтическую форму искусства). Всё древнее образование, как восточное, так и греко-римское, есть образование на основе искусства с включённой в него религией, ибо в философских школах древних Греции и Рима учились далеко не все. После этого образование вступило на более высокую ступень своей мировой истории (впрочем, с определёнными утратами по сравнению с предшествовавшей ступенью), ибо возникло всеобщее образование на основе религии — прежде всего, на основе христианской религии, отделившейся от искусства, потому что христианское вероучение возникло, распространилось и упрочилось благодаря античной философии от Фалеса до Прокла включительно. Это образование на основе религии началось в ранние Средние века, а закончилось где-то в середине XIX века, когда, опять-таки на основе того, что завершилось историческое развитие философии, стали очень бурно развиваться эмпирические, или положительные науки. Они стремительно отвоевали себе место в образовании, и к середине XX века религиозная основа образования была вытеснена на периферию, в церкви различных христианских конфессий, а в светской школе чуть ли не полностью, с отменой «закона Божьего», особенно у нас в Отечестве, воцарилась научная основа образования — рассудочно-научная, ныне перенасытившая его железками, с добавлением какого-то не вполне разумного философского ингредиента. Это ясно показывает, к чему идёт сама мировая история образования: через этапы искусства, религии и положительных наук всё это в следующую эпоху, которая завершит мировую историю образования, закончится тем, что логически-философская основание системы образования по необходимости утвердит себя в нём.

          — В чём же тут необходимость? Сейчас у нас как будто бы пытаются реставрировать религиозное образование как основу…

          — Явную недостаточность положительно-научной основы образования у нас хотят компенсировать возращением в него религиозной компоненты, хотя некоторые, по-видимому, хотели бы снова сделать религию основой образования. Но такая роль религии для нас уже в прошлом. Науку из школы уже не выгонишь, а служители церкви хотели бы в школу обратно вернуться — тем более, что их оттуда так решительно выгнали. Хотя это по сути уже несвоевременно, но по существующему у нас положению дел отчасти даже уместно. Отсюда возникает масса противоречий. Это сегодня — неизбежная коллизия, столкновение, и образованию, конечно, она принесёт больше вреда, чем пользы. Но что делать? Это наши, так сказать, местные дела, которые придется пережить, да и не только наши местные. Если мы возьмём мусульманские страны и университеты, то там никто не посягает на то, чтобы изгнать религиозную основу образования, религиозную мысль. Но я говорю сейчас не о локальных, а о мировых делах, о мировой тенденции (как говорят, о mainstream΄е, т. е. о том основном течении, которое формирует и реформирует образование изнутри). То, что этой тенденции пытаются противодействовать, ситуация вполне естественная, ибо существуют определённые местные традиции, которые до сих пор подают свой голос. Однако mainstream всё равно посадит образование на его логически-философское основание — вот что показывает этот мой краткий экскурс в мировую историю образования.

          — Я лично из Ваших слов непосредственно так и не вижу, как именно из положительной науки будет возникать потребность в философии.

          — Эта потребность будет заявлять о себе хотя бы потому, что, во-первых, положительные науки по-разному объясняют ту часть Вселенной, которая составляет их предмет, а тут ещё, во-вторых, поскольку единая научная картина мира сама собою не складывается из этих подходов, религия вторгается, которая в своей картине полностью противоречит всем научным данным о том, откуда взялся человек, животные, растения и мир вообще. Эти противоречия будут разлагать нынешний процесс образования изнутри, ибо будет разгораться полемика между учителями, обостряться споры факультетов друг с другом. Обратите внимание, что этот противоречивый процесс, пока сказывающийся негативно, имеет и свою положительную сторону, состоящую в том, что из-за него непременно встанет вопрос о едином мировоззрении, которое может быть лишь философским. Единой основой согласия всех участников процесса образования может стать только логическая философия, ибо она есть необходимый итог всего феноменологического процесса развития опыта духа в целом, включающего эмпирическую науку как рассудочное познание законов явлений, а последними ступенями на пути к ней являются искусство и религия. Она и выступит почвой добровольного согласия всех субъектов образования: представителей самого подрастающего поколения и тех, кто будет учить их непосредственному опыту (как по-человечески есть, пить, прогуливаться, относиться к природе, уметь наблюдать её, общаться друг с другом и прочее, ибо это очень серьёзные задачи на начальном этапе образования), и тех, кто будет учить подрастающее поколение безопасно пользоваться широко и глубоко внедрившимися в жизнь плодами эмпирических наук, и тех, кто будет воспитывать нравственный и художественный дух представителей подрастающего поколения, а также, конечно, их истинный религиозный дух. Поэтому от единой логической основы этого всеобщего примирения склок между собой различных стадий духовного развития человека (а исторически они развились уже полным букетом), никуда не уйти. Единая вполне разумная логическая основа настоящего согласия — свободного, а не принудительного («Вы все будете у нас православными!» или «Вы будете все мусульманами!», «Вы будете все физиками!» или «Вы все будете марксистами!», а были в нашем Отечестве такие поползновения принудить к единству) необходима и потому неизбежна. Все кривые, обходные пути всё равно ведут к этой цели — к идейному единству духовного мира на этой, так сказать, басовой основе гармонии духовного хора различных народов (музыканты знают, что басовая партия есть основа гармонии всех других звуков). И ближе всех других стран и народов к постановке и достижению этой цели находятся русский и другие народы России.

          — То есть одним из явлений отсутствия логической основы в российском образовании, явлений разорванности нашего образующегося духа является его сегодняшняя обоснованность положительной наукой, каковая обоснованность — поскольку таких положительных наук много и не понятно их конкретное единство — приводит к тому, что человек, который эти многие науки изучает, в некотором смысле рассыпается, становясь на точку зрения каждой из них? Как химик он не может вполне согласоваться с собой как с физиком, как математик он не вполне согласуется с собой как с химиком, как филолог он не вполне согласуется с собой как с математиком и так далее?

          — Да, если это действительно серьёзный, вдумчивый, взыскательный дух!

          — В том-то и дело, что большая часть реальных учёных (кое-кто из филологов или химиков), которых я знаю лично, пока не чувствуют какой-то проблемы в форме своей образованности.

          — Это нормально! Они и не почувствуют этой проблемы до тех пор, пока, как Альберт Эйнштейн, не погрузятся в глубины своей науки. Он, погрузившись туда, понял, что физикам не хватает не математики, а философии. То же самое понял и Вернер Гейзенберг. Но это — крупнейшие величины из физиков, а на поверхности науки, в научных коллективах, как говорится, тишь да гладь, да божья благодать: «Я не Эйнштейн и не Гейзенберг, я занимаюсь своим маленьким участком, не мешайте мне, и я вам тоже не буду мешать, и давайте не будем вести никаких войн по поводу принципов!». В некотором смысле, эта, по Томасу Куну, «нормальная наука» — норма современности. Но это норма пока ещё негативной толерантности, принудительной терпимости, а не положительно-разумное единомыслие ученых различных специальностей, которое есть залог истинного развития всех научных областей.

          — Это тихий мир, чреватый войной всех против всех…

          — На самом деле, это и есть скрытая война всех против всех под видом вежливого и дружелюбного сотрудничества, потому что эмпирические науки никак друг с другом не соединяются, а, напротив, пока всё больше расходятся. В лучшем случае, ведутся какие-то междисциплинарные исследования, но они дают только связи между отдельными научными дисциплинами, а система-то всех наук не складывается, потому что она и не может сложиться без этой единой логически-философской основы.

          — Но, чтобы такие разговоры велись не только сейчас между мною и Вами и, может быть, ещё десятью индивидами на Земле, а чтобы эти разговоры всерьёз велись в научных аудиториях и в Оксфорде, и в МГУ, и где-нибудь в Кембридже и так далее, что-то должно существенно измениться в жизни человечества в целом, чтобы люди массово почувствовали эту необходимость.

          — Должно существенно измениться всё образование от дошкольного до высшего включительно. Ему на единой логически-философской основе предстоит стать системой!

          — Ведь пока только мы с Вами об этом говорим, многим покажется, что вот собрались, извините, два чудака…

          — Ну да, и играют в бисер, как в романе Германа Гессе!

          — Занимаются философией? Ну, и бог с ними, пусть занимаются! Чем бы дитя ни тешилось…Что же именно должно будет тут измениться в жизни человечества, это мы сможем увидеть только непосредственно из опыта: какие тут будут неприятности или приятности, да?

          — Об этом и речь! Как философия, так и вся культура неотделимы от опыта как идущего пока бессознательно процесса истины — процесса отношения сознания к предметам, отношения мышления и бытия. Поэтому всё зависит от того, как будут складываться дела. Пока они идут ещё терпимо, более-менее сносно, всё будет идти так, как шло всегда — стихийно, т. е. на авось. Авось как-нибудь да выживем! Когда же станет совсем горячо (гораздо горячее, чем в нынешнюю пандемию) и опыт перестанет справляться с теми многочисленными и всё более острыми проблемами, которые валом встают перед отдельными народами и человечеством в целом, тогда и встанет вопрос о спасении: в чём оно? После того, как все другие варианты спасения, идущие от опыта, т. е. от прошлого и настоящего, окажутся бессильны, останется только одно, ещё небывалое — придётся менять сам характер опыта, превращать его из бессознательного процесса истины в сознательный процесс. Каким образом это можно сделать? Только изменив характер всеобщего образования народа, сделав образование систематическим. Тогда и понадобится философия как основа системы образования, ибо она одна (и в своей исторической, и в своей логической форме, а они, как мы выяснили, друг без друга не существуют), в отличие от опыта в любой из его форм, есть познание истины как отношения мышления и бытия. До тех пор всё это, конечно же, останется нашими (надеюсь, небесполезными для будущего, к которому, разумеется, надо готовиться уже теперь, не откладывая в долгий ящик), но, тем не менее, приватными, не имеющими общепризнанного, точнее, всеобщего значения разговорами.

          — Между прочим, я бы ещё спросил: на Ваш взгляд, не является ли распад Советского Союза во многом «заслугой» советского философа в широком смысле? Философа, который сам догматически верил в истинность своей точки зрения и других принуждал верить?

          — Без сомнения! Догматизм марксистско-ленинской философии — это одна из важнейших причин дискредитации и поражения социалистического движения в СССР.

          — Стало быть, дело не в Михаиле Горбачёве самом по себе…

          — Конечно, нет.

          — Как здоровому организму, в отличие от больного, никакие инвазии комаров извне не страшны, так и разумно устроенному государству, в отличие от устроенного неразумно, никакие внутренние неурядицы не грозят, а вот внутри «больного» государства можно подкупать чем угодно и каких угодно людей и т. д.

          — Конечно!

          — Основой же болезни нашего государства, возможно, и была десятилетиями воспитывавшаяся у нас привычка верить в истину, а не познавать истину.

          — Отлично сказано! Притом, что на знамени марксизма-ленинизма было написано познание истины, т. е. философия, а получилось, что этот реальный наш марксизм-ленинизм за буквально штучными исключениями, как Михаил Александрович Лифшиц и Эвальд Васильевич Ильенков, хотя даже и они не совсем были свободны от материалистической догматики, есть квазирелигия, т. е. почти ничем не лучше, чем то, что было в княжеско-царской России, которая всё же продержалась на православии около тысячи лет. Как царская Россия погибла во многом из-за религиозного фанатизма и догматизма, так гораздо более скоропостижно погибла и советская Россия — опять же во многом из-за квазирелигиозного догматизма и фанатизма.

          — Наверное, заинтересованным в политической деятельности это могло бы намекнуть на то, как создавать ту Россию, которая, по крайней мере, в ближайшее время уже не погибнет.

          — Разумеется! Тем более, что потребность русского духа теперь именно такова — она не исключительно художественная или религиозная, а уже философская. Потребность русского духа максимальна — он, так сказать, осьмушкой, четвертинкой и даже половинкой не удовлетворится! Ему дай сразу самое ценное, т. е. познание истины! Целиком и полностью, абсолютно! Иначе ему ничего не надо — ни хороших дорог, ни умных правителей, ни даже достатка — и пошло всё прахом! Это, в некотором смысле, наша национально-народная особенность, из-за которой наш весьма проницательный писатель Андрей Платонов, сам вышедший из народных недр, назвал однажды нашу страну «страной философов».

          — То есть мы просто понимаем, что не можем на такой большой территории сделать хорошие дороги, и поэтому мы их и не делаем?

          — Зачем они нам, если мы истины ещё не познали? В кабак что ли ехать, чтобы опыта горе горькое залить? Кроме того, поди попробуй на вечном нашем холоде и мерзлоте сделать хорошие дороги и содержать их на такой территории в порядке!

          — О том и речь!

          — Конечно! Если же вы итальянцы, то вы со временем в своем хорошем климате выстроите хорошие дороги из камней, которые в Италии повсюду.

          — Тогда я перехожу к своему третьему вопросу: в силу чего Вы полагаете, что именно русский народ будет первым, кто «образует свой национальный дух» в указанном смысле?

          — Так полагать у меня есть одно веское основание, которое я перенял от Фихте и Гегеля, разумеется, с некоторыми серьёзными поправками. О них я тоже, как Вы знаете, пишу в статье о понятии отечественной войны. Не Фихте и Гегель, конечно, это выдумали, но так уж реально идёт по сию пору мировая история человечества, что историческую эстафету один народ передаёт другому отнюдь не дружелюбно. Напротив, только в военном столкновении государств и народов выясняется, какой из народных духов в силах взять на себя следующую, более высокую и трудную духовную задачу, чем дух его предшественника. Поэтому, если смотреть на мировую историю философски (а философия учит не историческому, а философскому взгляду на любую историю — на мировую социально-политическую историю, на мировую историю культуры и образования, на историю искусства, религии и философии), то можно в точности сказать, что один мировой народ передаёт эстафету другому мировому народу в виде военного поражения от него, от этого следующего за ним в мировой истории народа. Потому что если предшествующий народ завоёвывает какой-то народ, то на завоёванный народ в лучшем случае просто распространяется та ступень развития мирового духа, которую представляет его завоеватель. Если мы так посмотрим на нашу историю, то увидим, что в ней мы, прежде всего, одержали победу над Востоком, или Азией, которая явилась к нам в виде Золотой Орды и почти триста лет пыталась сделать из нас своих подданных. У неё этого, как известно, не получилось. Таким образом, мы доказали, что мы — сверхвосточный, не азиатский, а сверхазиатский народ. Потом на нас пошёл натиск с Запада, из Европы (на азиатскую Турцию мы как сверхазиатский народ сами успешно натискивались, отвоевав у неё не только Крым), отчего нам пришлось победить в двух наших отечественных войнах (в первой, 1812-го года, мы победили французов, которые в своё время были и до сих пор, пожалуй, остаются самой просвещённой нацией мира, а во второй, 1941-1945-х годов, — немцев, которые были якобы самой «философской нацией»). Это словосочетание я беру в кавычки, поскольку на немецкой почве, помимо множества других профессоров философии, выросли только четыре настоящих философа, если не считать Николая Кузанского и Лейбница. Мы победили эти народы, стоявшие на вершине западной, европейской (а в то время, значит, и мировой) культуры, благодаря, в числе прочего, своим природным пространствам и плохим дорогам, ибо нам было до чего (до Москвы от французов и до Сталинграда от немцев) отступать, а вот французам некуда было так далеко бежать от немцев, что, наряду с другими обстоятельствами, тоже сыграло роль в их военном поражении в 1940 году. Этими двумя своими победами мы доказали, что мы еще и сверхзападный, сверхевропейский народ. Для меня эти победы — неоспоримый знак превосходства русского духа над духом восточных и западных, азиатских и европейских народов. Причём превосходства не только негативного (военного), но и положительно-гражданского — над искусством и религией Востока и над религией и философией Запада, которые составляли цвет духа народов Азии и Европы. Для меня это означает, что русский народ, а вместе с ним и другие народы России нуждаются именно в логически-философской основе своего образования. Поскольку же они в ней нуждаются, постольку они себе её дадут и уже даже начали давать. Я имею в виду советский период нашей истории и так называемую «марксистско-ленинскую философию» (это словосочетание я тоже беру в кавычки, потому что, по Марксу и Энгельсу, основоположникам марксизма, философия есть идеология, т. е. ненаучное сознание происходящего, отчего они сами себя философами не считали, а вот Ленин вслед за Плехановым их таковыми посчитал). Тогда пусть даже в квазифилософской, не вполне разумной форме догматической марксистско-ленинской веры в истину как таковую наш народ всё же имел свою философию, которая, наряду с природным пространством, дала нам возможность одержать нашу Победу, потому что без этой хотя бы и квазифилософской основы мы вряд ли победили бы немцев. Потому что с ними был, как известно, Бог, а с нами — кое-что повыше.

          — Интрига! Что же было там «повыше»?

          — С нами, на нашем знамени была философски постигнутая истина!

          — Я подумал было, что Владимир Ильич Ленин, но он, кажется, всё же не выше бога…

          — Нет, конечно.

          — Однако почему именно русский народ будет первым народом, который образуется логически? Ведь пусть он превосходит и Азию, и Европу, но, быть может, в каком-то другом смысле. Как из Ваших слов следует тенденция именно к логическому образованию этого народа?

          — Третья наша схватка всемирно-исторического значения была с немцами, которые в лице четырех известных духовных индивидов (Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля) породили классическую немецкую философию, но всё-таки как народ, как коллективный духовный субъект, не возвысились до её всепобеждающей мощи. Если бы они действительно были философски образованным народом, то не писали на своих пряжках Gott mit uns [«С нами Бог». — А.Д.] и победили бы нас. Но не с ними были Кант, Шеллинг, Гегель, и особенно Фихте, который хорошо знал националистические склонности немцев и даже указал им на эту опасность в своих «Речах к немецкой нации», а с нами. Почему? Потому, что у нас «марксистско-ленинская философия», несмотря на весь свой догматизм, определённо указывала на свой исток в немецкой классической философии как конце всей истории мировой философии, и недаром мы были первым народом, который перевел на свой родной язык целое собрание сочинений Гегеля. Да и не только его, но и почти всех остальных великих философов мы перевели на русский язык, и их учения (правда, по отдельности друг от друга, а не в их единстве) изучались на философских факультетах наших университетов, которые до своего современного количества начали возрастать именно перед Великой Отечественной войной, в 1940-м году. Такая философская, пусть и догматическая, пусть и марксистско-ленинская, основа нашего образования сложилась отнюдь не случайно, и немцев на нашей территории победило поколение, воспитанное именно на её основе. Ведь нашу Победу одержали в основном-то молодые, родившиеся и воспитанные при советской власти люди, которых почти всех и повыбила эта война.

          — Стало быть, с одной стороны, мы победили народ, который стихийно утвердил логическую философию как таковую. С другой стороны, мы начали было эту логическую философию изучать… Однако из всего этого для меня пока не следует, что русский дух нащупает, что самое высокое — это логическая философия. Кажется, сейчас он движется совсем в другом направлении.

          — Он и движется в другом направлении, совершая своеобразный зигзаг в своей истории, отступление назад, т. е. это не просто кажется, а это возвращение — эмпирический факт. Он показывает, что наше историческое развитие идёт пока, как всегда и везде, по формуле: шаг вперед, два шага назад. Однако это вовсе не значит, что мы для того только и победили немцев, чтобы теперь продавать им наш природный газ через «Северный поток».

          — Если верен тезис, что наиболее высокий народный дух некоторой эпохи передаёт другому народу эстафету следующей исторической задачи, проигрывая этому народу на войне, и если учтём второй тезис, что самое высокое, что было у немцев, — это логическая философия (о чём сами они в массе своей не знали), то, соответственно, мы как победившие немцев — объективно, хотим мы того или нет — вынуждены будем усвоить это самое высокое и двинуть его дальше?

          — Совершенно верно! Нужда в ней у нас острее, чем где бы то ни было, а духовную эту способность мы уже доказали! Разумеется, что пока это — только потенция, но её-то мы доказали. Семьдесят лет мы ее доказывали, и никуда не пропало из нашего духа то, что эта работа уже началась, а раз она началась, то и будет продолжена.

          — Однако если я спрошу Вас: а как же «философский пароход»? Как же такая якобы нехорошая советская власть взяла и философский цвет русской культуры отправила, так сказать, вдаль, за границу работать таксистами?

          — Я не оправдываю негативных действий этой, при всех её достижениях, далеко не безупречной власти. Для диспутов с догматическими марксистами нам очень пригодились бы высланные на «философском пароходе» хорошо образованные люди. Точно также, как нам пригодились бы все остальные по-настоящему образованные люди дворянского сословия из тех, полтора миллиона которых покинули Россию. Я уж не говорю о тех оставшихся, которых советская власть просто заморила в ходе репрессий. Все эти явления, конечно, не подлежат оправданию. Однако кто был выслан на том «философском пароходе»? Были высланы социологи и религиозные философы, которые, так или иначе, представляли всё-таки прошлое и настоящее, а не будущее, не классическую и, тем более, не логическую философскую ориентацию…

          — То есть, если мы назовём этот пароход «философским», то мы должны будем добавить: «неклассический философский пароход»?

          — Совершенно верно! Это был пароход, так сказать, наших, местных, а не мирового значения философов. Разумеется, весьма образованных и по-своему замечательных людей, как Степун, Франк, Гессен, Бердяев и т. д., среди которых был даже один настоящий гегельянец Ильин. Однако два таких «философских парохода» ничего, по сути, не изменили именно потому, что на них плыли ещё не представители настоящей, классической философии. Хотя то, что такое заметное количество философов наросло в России к 1922-му году, что для их высылки потребовалось два парохода, а Александр Александрович Ермичёв [современный петербургский исследователь русской философской культуры. — А.Д.] даже пишет, что «Серебряный век» был «золотым веком русской философии», — всё это говорит об острой философской потребности русского духа. Когда дядя Ваня в одноимённой пьесе Чехова кричит: «Я мог бы быть Шопенгауэром!», то этот его возглас свидетельствует о главной, принципиально антимеркантильной тенденции русского духа. Иван Петрович Войницкий не для того родился, чтобы доходы от продажи постного масла получать, считать и распределять, а для того, чтобы быть философом, да ещё таким же заметным, каким в то время был этот самый модный в Европе и в России немецкий философ!

          — Не удержусь и спрошу ещё вот о чём. Возможно, Вы знаете документальный фильм «Последний рыцарь Империи» режиссера Сергея Дебижева, посвящённый Ивану Солоневичу…

          — Фамилии эти, конечно, слышал.

          — Насколько я запомнил из фильма, он был журналистом, православным по своим убеждениям человеком, атлетом и т. д. После Октябрьской революции 1917-го года он, несколько промаявшись на территории Советского Союза, оказался, в конечном итоге, в исправительно-трудовом лагере вместе со своими братом и сыном, бежал вместе с ними из этого лагеря и из СССР. Между прочим, в фильме цитировались слова Солоневича, что «лучшие люди страны» были или убиты в Гражданской войне, или были из страны изгнаны. Стало быть, в стране остались только «худшие люди». И вот Советская власть была построена из этих «худших людей», которые почему-то при этом победили в Великой Отечественной войне (немцы, видно, были совсем плохи, раз даже «худшие» русские победили их). На Ваш взгляд, оправдана ли такая точка зрения на советский период нашей истории?

          — Эта точка зрения на русскую революцию, как и сама наша революционная ситуация, имеет глубокие исторические корни. Ведь до тех концов и начал, о которых мы с Вами говорим [т. е. до конца истории философии и стихийного развития мировой культуры и начала логической философии и сознательно направляемого развития культуры. — А.Д.], у всех народов культура внутри себя всегда разделялась на высокую и низкую, на культуру господ и рабов, холопов. Самая высокая культура была у философов, самая низкая — у народных масс, а всё остальное было посередине, причем, естественно, ближе к низу, к массовой культуре народа. Это разделение на высокую и низкую культуру, с одной стороны, сказалось в дворянско-купеческой культуре предреволюционной России, в которой существовало какое-то относительно малое количество действительно высокообразованных, интеллигентных людей, а с другой стороны, результатом этого разделения было то, что подавляющая масса представителей русского и многих других, населяющих Российскую империю народов (исключая разве финнов и других прибалтов), находилась на самом низу культуры. Очень часто они не умели даже читать и писать. Эти низы до какого-то времени и подпирали верхи. Ведь за счёт чего образовались эти «снежные вершины культуры» и «витрина культуры, за которой почти пустота», по удачным выражениям М. А. Лифшица из его статьи 1931 года «О культуре и ее пороках»? Они образовались как раз за счёт того, что всё остальное находилось в грязи. Большевистский же переворот был переворотом именно в том смысле, что в его результате, как говорится, «последние стали первыми».

          — На что в этом фильме и напирают: мол, вся буквально «сволочь», которая была внизу, восстала и поднялась наверх.

          — «Из грязи да в князи». «Чумазые» действительно начали подниматься со дна, где они находились! Этого нельзя не признать. Именно так в годы переворота всё и происходило, с 1917 по 1922 и 1923 годы, когда Гражданская война закончилась и всё довольно быстро встало на свои места в том смысле, что те, которые не могли быть здесь, были убиты либо уехали, а те, которые восстали из низин, были вынуждены уже без убитых либо уехавших (конечно, не с нуля, но заново, на новых для себя началах, без разделения на господ и холопов) организовывать свою жизнь. Это новое начало и дало необыкновенный всплеск народного образования и культуры в советской России. На место прежнего образованного меньшинства утончённых, рафинированных интеллигентов в большом количестве пришли менее рафинированные интеллигенты и вообще не интеллигенты, а люди от сохи. Они пришли и, как смогли, овладели высокой культурой, доставшейся им в наследство. Овладели, разумеется, с помощью оставшихся и «недобитых», т. е. с помощью примкнувших к этой великой духовной революции представителей старой культуры, которые ценились именно в силу того, что их осталось мало и что они сознательно пошли навстречу этой низовой, народной культуре для того, чтобы из этой смычки произошел грандиозный культурный подъём. Как пришлось признать Черчиллю, Сталин принял Россию с сохой, а оставил её с атомной бомбой. Это — крупнейшее научно-техническое и промышленное достижение, особенно если принять во внимание громадные отрицательные последствия революции, эмиграции, Гражданской войны, репрессий и Великой Отечественной войны, которые вместе унесли, похоже, больше пятидесяти миллионов жизней. Эта сторона дела оказалась сутью дела, отчего так пышно и развилось советское образование, покуда его философская основа не начала загнивать вследствие догматизма, о котором мы уже сказали. Это и дало великий, необыкновенный, уникальный в истории мировой культуры результат, когда в ней на нашей почве впервые произошло преодоление противоположности высокой и низкой культуры, ибо народная культура стала одновременно и высокой культурой. Конечно, это преодоление только началось, конечно, произошло оно далеко не в полной мере, однако оно и составило духовную суть русской революции. Именно эта её суть сильно подействовала не только на Запад, ускорив там появление «социального государства», но и на Восток, в особенности на Китай, отчего он и стал ведущим современным мировым государством, сохранив у себя, с соответствующими Востоку изменениями, социалистическую систему хозяйствования и образования.

          — Когда сейчас выдвигаются тезисы, что, мол, у власти в раннем СССР была сплошная сволочь, а все хорошие, мол, ушли, то это очень хорошо накладывается на сегодняшнее превознесение периода Александра III. Сегодня властные круги, насколько я себе представляю, очень ценят эпоху этого императора-Миротворца. Мол, вот если бы не революция, мы бы тогда…

          — Ну, да, а откуда тогда взялась эта «великая народная революция», как назвал её Лифшиц? Англичане её, что ли, устроили, или евреи, как некоторые думают и говорят?

          — Превознесение этой эпохи Александра III и разговор о том, что к власти в СССР поднялась одна сволочь, — это, видимо, некий закономерный исторический реванш некоторых нравственных сил, которые тогда были задавлены, да?

          — Естественно! Впрочем, и в этом «реванше» (поскольку это, надо полагать, временная — в некотором смысле, пиррова — победа некогда бывших нравственными, а потом объективно ставших безнравственными сил, независимо от субъективных моральных качеств их представителей) есть и положительная сторона, состоящая в том, что наша постреволюционная отечественная культура за последние тридцать лет вновь соединилась с нашей зарубежной, отъехавшей туда культурой. Сторона в том смысле положительная, что несколько исправилось то нехорошее, что произошло в связи с переворотом 1917-го года, когда слишком сильно оторвавшиеся от низов верхи сами удалились или были удалены за границу. Они теперь, в некотором смысле, вернулись обратно, как останки Деникина и Ильина, а также написанные за границей произведения того же Ильина, Гессена, Бердяева и других мыслителей так называемого «Серебряного века». Таким образом, ситуация немного выправилась, но, поскольку её восстановление произошло большей частью с господских позиций, постольку это — только сторона, а с нею восстановилась и другая, отрицательная сторона — вызвавшая революцию безнравственность сохранения господства при том, что эти господа стали уже, по сути, «лишними людьми», как определяла их классическая русская литература от Пушкина до Чехова включительно. Поэтому в нашем Отечестве вновь никогда уже не будет прочного социального разделения на господ и холопов (на так называемые «элиты» и «простой народ», который якобы должен только есть popcorn, смотреть американские фильмы, наши бандитские телесериалы, да слушать их и нашу попсу, находя в этом доступные ему «высоты» духа, а больше ему ничего не положено). То поветрие, что сейчас господствует, безнравственно и антидуховно, а оттого — случайно, временно и зыбко, хотя, конечно, сегодняшнее воссоединение непрерывности нашей истории, разорванной революцией, совершенно правильно. Поэтому грядёт новая переоценка ценностей, в том числе и Александра III, потому что если бы он не завинтил все клапаны в этом бурлящем от противоречий котле (что, конечно, после гибели его несчастного папаши — Александра II-Освободителя — было его вполне понятной личной реакцией), то не было бы и взрыва! На самом деле, этот император вместе со своим отцом суть два первых (хотя, разумеется, далеко не единственных) творцов революции, и в этом тоже сказывается непрерывность нашей истории!

          — Перейдём к последнему вопросу, хотя Вы на него, некоторым образом, уже и ответили: каким образом это первоочередное образование национального духа русского народа было положительной целью побед народов России и СССР в отечественных войнах 1812-го и 1941-1945-го годов?

          — Этими и дальнейшими событиями необходимость такого образования была эмпирически доказана, подтверждена. Каким же образом? Во-первых, после 1812-го года произошел тот расцвет классической дворянской культуры. Пушкин, Вяземский, Жуковский, Денис Давыдов, Баратынский, Лермонтов, Тютчев, Фет и т. д. в поэзии, чуть позже — Толстой, Достоевский, Лесков и Тургенев в прозе, в музыке Глинка, Мусоргский, Чайковский, Рахманинов, Прокофьев — всё это мировые, а не исключительно местные достижения русского искусства. Этот взлёт высокой культуры был непосредственным и самым мощным духовным прогрессом после победы над Наполеоном, который не мог не отозваться широчайшим образом на народной культуре в положительном результате строительства социализма и Великой Отечественной войны. Для того-то мы и доказали этими своими победами, что Россия — автономное духовное образование, что мы не потерпим у себя ни утончённого французского порядка, ни хвалёного немецкого порядка! Поэтому в 1960-е годы и произошел такой всплеск высокой народной культуры. Это и было то, что называют «хрущёвской оттепелью», которая, например, дала нам появившегося из крестьянских недр орловщины Евгения Семёновича Линькова, выдающегося русского философа классической ориентации, ушедшего от нас 14 июля этого года [годы жизни Е. С. Линькова 1938-2021. — А. Д.], чьё появление и научно-педагогическую деятельность я считаю ещё одним неоспоримым подтверждением именно логически-философской направленности всего духовного развития в нашем Отечестве. Из посеянных Линьковым семян взошли северная, петербургская школа логической философии, представленная Санкт-Петербургским обществом классической немецкой философии, и южное, краснодарское учёное сообщество под предводительством Павла Евгеньевича Бойко. Эти полюса, надеюсь, ещё будут способствовать серьезному продолжению у нас этого необходимого и мирового по своему значению культурно-исторического процесса.

          — Однако мы сказали, что у немцев была логическая философия, хотя они об этом в массе своей и не знали. Я так понимаю, в то время у них был популярен какой-нибудь Хайдеггер, а не Гегель…

          — Тогда был больше всего популярен Ницше.

          — Тогда, стало быть, мы сказали, что победа над немцами сама по себе обязывает нас двинуть дело логической философии дальше…

          — Да, наш потенциал для этого актуализировался именно тогда.

          — Да, действительно, из Ваших слов следует, что наши победы в отечественных войнах, особенно в войне 1941-1945-х годов, имели своей внутренней целью образование русского народа на логически-философской основе, потому что, по Вашим словам, мы, победив немцев, не можем не усвоить логическую философию, да?

          — Конечно! В том-то и драма последнего тридцатилетия и приведшего к ней двадцатилетия с начала 1970-х и вплоть до 1991-го, что мы ещё не смогли по-настоящему воспользоваться плодами Победы, которая принесла нам самые крупные философские достижения, коренящиеся в 1950-х-1960-х годах. Тогда вновь продолжил публично действовать Лифшиц, чей пафос питался непосредственно революцией 1917-го года, тогда начал свою плодотворную работу Ильенков, который как мыслитель формировался во время своего предвоенного образования в знаменитом московском ИФЛИ, где преподавал Лифшиц. И Линьков в 1961 году оказался не в Москве, а именно в Ленинграде, т. е. на окраине советской империи, у моря, и во многом благодаря этому сделался отнюдь не догматически, а логически мыслящим мыслителем. У Лифшица и у Ильенкова по обстоятельствам их времени рождения и московской жизни ортодоксально-марксистская составляющая всё же сохранилась, хотя и постепенно исчезала, а у Линькова её уже изначально не было, хотя марксизм-ленинизм он великолепно знал и эффективно использовал в борьбе со своими недоброжелателями.

          — Каким же образом победа в войне 1812-го года вела к усвоению русской почвой логической философии? Понятно, что Пушкин и Лермонтов для себя ещё не определяли своей связи с логической философией, но, может быть, само по себе это вожделение к логической форме духа было в них уже тогда?

          — Нет, было не только вожделение, но они определяли для себя эту связь. В Михайловском у Пушкина до сих пор стоят несколько томов Фихте. Лермонтов же в одном из своих стихотворений («По небу полуночи ангел летел…») кратчайшим поэтическим образом выразил суть учения Платона, от которого к логической философии Гегеля лежит прямая дорога через два тысячелетия. А что вызвало фихтевские «Речи к немецкой нации», где впервые была развернуто высказана идея национального образования народа на научной (т. е. логической) философской основе, как не наполеоновское завоевание Германии? Кто же первым поразил и, наконец, добил Наполеона, в 1814 году вступив в Париж и по ходу дела освободив Германию, как не русские солдаты под командованием русских дворян, одним из которых был Пётр Чаадаев, позже переписывавшийся с Шеллингом? Кроме того, едва ли логическая философия Гегеля расцвела бы под наполеоновским сапогом!

          — На это Вам возразят: «Это всё случайности! Так совпало! Ведь Гегель родился в 1770-м, когда никаким Наполеоном ещё и не пахло».

          — Конечно, совпало! Но — совпало же! Разумеется, это случайность, но в том-то и дело, что в этой случайности, в этом совпадении проявила себя внутренняя необходимость! Посмотрите, какая не случайная вышла здесь цепь случайностей: из Йены от Наполеона Гегель в 1806 году едва ноги унёс, неся под мышкой рукопись своей «Феноменологии духа», в 1812 году вышел первый том гегелевской «Науки логики», а в 1816-м году — том второй, последний. Так что по времени эти события совпадают, конечно, случайно, но и не вполне случайно тоже. Как и то, что гегелевская система разрабатывается в свободном Берлине под эгидой прусского, а не французского монарха.

          — Получается, что, в некотором смысле, бог над нами пошутил. Вначале он подкинул нам французов, которых мы должны были победить, чтобы просветиться.

          — Конечно!

          — Для победы тогда он подкинул нам не немцев, у которых уже был, по крайней мере, Кант и был на подходе Гегель! Он нам сначала подкинул для отечественной войны именно французов. Мы их победили. Затем же, когда пришло время, этот шутник подкинул нам ещё и немцев!

          — Да! Совершенно верно!

          — Не в обратном порядке почему-то…

          — Провидение, т. е. разум в истории, шутит серьёзно. Притом, конечно, что в 1945 году наши войска были в Берлине, как известно, не в первый раз. Но при Суворове это ещё не была та Германия, что позже.

          — Быть может, тут есть некая еще не вполне исследованная историческая закономерность, согласно которой и немцы еще должны были доразвиться до чего-то серьёзного, чтобы мы, победив их, могли претендовать на какую-то ведущую роль?

          — Разумеется! Как раз тут на случайность уже ничего существенного не спишешь!

          — Большое спасибо за интервью, Андрей Николаевич!

— Спасибо и Вам за беседу. Надеюсь, мы не зря поговорили.