Διάλογος: Об определяющем значении философского образования
Поскольку вывести человечество из критической ситуации современной эпохи возможно только через разумное самопознание, постольку значение философского образования в настоящее время всё более сознаётся (в России особенно остро) как определяющее, ключевое.
Как философы могут спасти мир и какова роль в этом русского народа — об этом мы поговорим с нашим научным редактором Александром Ломоносовым в новом выпуске Διάλογος.
Ю.Г. (Юрий Губницын): Александр, насколько я знаю, тебе пришлось далеко не просто в свое время совмещать работу в качестве преподавателя-воспитателя в колледже с научными изысканиями. На преподавание таких дисциплин как «История» и «Философия» у тебя ушло целых 26 лет. Для меня, как и моих друзей, закончивших Педагогический университет им. А. И. Герцена, этот факт является особенно значимым уже по той причине, что далеко не каждый выпускник этого ВУЗа связал свою жизнь с ранее выбранной профессией. Интересно, что диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук тобой написана по философии истории. В связи с этим у меня такой к тебе вопрос: каков предмет философии истории, насколько в современную эпоху знание этого предмета актуально и насколько он доступен сознанию современной молодёжи, учитывая опыт твоей педагогической работы со студенческой публикой?
А.Л. (Александр Ломоносов): Причём ответы на эти вопросы, как я понимаю, тебе хотелось бы услышать в связи с содержанием интервью А.Н. Муравьёва, у которого в свою очередь тебе посчастливилось обучаться уму-разуму, творчески впитывая знание классической истории философии?
Ю.Г.: Да, именно в связи с содержанием, поэтому хотелось бы также не упустить из вида главный вопрос интервью: «В чём заключается основная задача философии в настоящее время?».
А.Л.: Поскольку нам всегда небезынтересно всё то, о чём и как мыслит А.Н. Муравьёв, и особенно если речь идёт о философском образовании, постольку мне обойти стороной это содержание и этот вопрос просто невозможно. Тем более что с Андреем Николаевичем, начиная с 2002 года, мы в определённом смысле над ним работаем, можно сказать, сообща.
Ю.Г.: Это ты имеешь в виду сборник материалов конференции по философии образования, проведённой СПбГУ, в которой вы вместе участвовали?
А.Л.: Да, его тема – «Основной вопрос философии образования», а моя – более узкая, но архиважная именно для нас как представителей русской культуры – это «Проблема формообразования русской философской мысли».
Ю.Г.: Хорошо, что в интернете легко найти эти тексты и ознакомиться, а я предлагаю всё же начать с вопроса о предмете философии истории.
А.Л.: Согласен. Итак, твои вопросы и мои ответы. Хотя интереснее было бы раскрывать их совместно в форме диалога.
Предмет философии истории, казалось бы, тот же самый, что и предмет истории философии: разум, действующий, однако только не в «чистом эфире» самопознания, а в особенной сфере – в опыте человеческой истории. Поскольку разум в историческом опыте действует не сознательным способом философской науки, а стихийно и бессознательно, постольку его единство с собой обнаруживает здесь себя в неадекватной ему самому форме – в форме религиозного (богочеловеческого) отношения, прежде всего. Так, в пятнадцатой лекции «Основных черт современной эпохи» Фихте говорит о разуме в форме реформированного христианства, прошедшего через государство и в определённом смысле осуществлённого в нём (Фихте И.Г. Соч. СПб., 2008. С.570).
Ю.Г.: Да, эта мысль уже непроста, хотя мы только начали. Кстати и у Гегеля мы тоже можем прочесть о том, что «государство действительно произошло из религии», почему католическому государству свойственны иной дух и иная конституция, чем протестантскому. Это есть в его лекциях по философии истории.
А.Л.: Фихте ещё подчёркивает, что разум в эту положенную им современную эпоху выступает ещё в форме религиозного принципа нравов нового времени в форме бессознательного орудия духа времени (С.565).
Однако на определённом этапе историко-философского самопознания вместе с критикой разума вызревает и задача научно-философского разума и, следовательно, представляющих его учёных-философов, приступить к сугубо научному познанию идеи разумной свободы, не только стихийно-бессознательно выступающей в мире, но и сознательно овладевающей опытом человеческого бытия («О сущности учёного». Там же. С.364). Сущность учёного, по Фихте, в том и состоит, чтобы идея не оставалась сокрытой в нём, в его субъективном духе, почему ему буквально вменяется «свыше», как сказали бы христиане, на основе познания идеи организовывать сознательное руководство делами людей (С.371).
Иначе говоря, чтобы действующему в истории разуму стать действительно разумным субъектом исторического опыта, благодаря чему история перестанет быть стихийно-бессознательным процессом, философы должны взять на себя ответственность образования и воспитания всех слоёв общества, включая и кормчего земного устройства.
Ю.Г.: То есть философы должны «идти в народ», в политику?
А.Л.: Да, но тут недопустима спешка, ибо без реальной востребованности «верхов» и «низов» в разумном руководстве целого, ничего путного не выйдет. Когда вопрос национального образования станет основополагающим вопросом разумной политики, только тогда и сама форма родового единства (государство) преобразуется изнутри – преобразуется не только в социальное, но и, главное, в этическое.
Ю.Г.: И государство перестанет выражать особенные интересы особенных структур, слоёв или прослоек общества?
А.Л.: Непременно. Когда Кант утверждал, что (божественное) этическое государство появляется вместе с разумно преобразованной религией (Кант И. Трактаты и письма. С.194), то, понятно, что к такому царству-государству стихийным путём прийти никакому народу не удастся.
Ю.Г.: Да, это интересно. Но каким способом сам разум приходит к «земной» задаче для себя самого и, стало быть, для всех разумных существ? Почему понадобилось ему вернуться к этой проблеме – проблеме управления делами людей, которую еще пытался решить Платон?
А.Л.: Разумеется, что разум приходит разумным способом, т.е. способом философского самопознания, но благодаря тому, как подчёркивает Фихте, что развитое в христианстве содержание религиозного представления создаёт необходимую предпосылку научной самодеятельности. Философская наука преобразует веру в своё созерцание («Наставление к блаженной жизни». Там же. С.653), т.е. в непосредственное знание единства всеобщего и особенного, божественного и человеческого, чтобы приступить к мыслящему самопознанию и реализации идеи.
Ю.Г.: Здесь, мне кажется, интересно проследить связь истории философии с философией истории, философии с опытом.
А.Л.: Философский способ познания, являющийся определённым результатом исторического развития философии, раскрывает в опыте исторического бытия человека невидимое обычным взором единое, всеобщее содержание, или движение разума, его собственную квинтэссенцию, или стихию борьбы с собой («Основные черты». С.403), как выразился Фихте. Согласись, что такого опыта Платон просто не мог знать, хотя, несомненно, идея соединения государственного правления и философии принадлежит ему.
Ю.Г.: В своей книге «Возвращение к себе…» ты, вслед за Фихте, проследил за развитием этого «неспокойного» предмета в его религиозном облике, особенно в христианско-исламский период мировой истории. У тебя выходит, что за двести лет после кончины Фихте в 1814 году с этим предметом произошли весьма серьёзные изменения: в результате этой борьбы с собой, разум чуть ли не замер в положенных им противоположных принципах Востока и Запада?
А.Л.: Ты верно заметил, что нельзя мысляще рассматривать предмет философии истории, не раскрывая процесс его собственного развития. Разум в опыте истории, даже если речь идёт только о третьей эпохе, продвигается к своей собственной цели. Раскрытие необходимости его крайнего раздвоения на Запад и Восток, на полюс индивидуальности, или абсолютизации конечного самосознания и полюс тотальности, или абсолютизации предмета религиозного сознания стало, можно сказать, философским доказательством, что шизофрения «мирового» разума – это болезнь, увы, закономерная. В частности, Запад при всех его технико-экономических победах, не случайно застыл на уровне государства отрицательно добрых нравов (Фихте И.Г., Там же. С.565), которые под влиянием законодательства, формального права, только удерживают от дурного поведения, но ещё не побуждают к разумному, доброму и вечному. Более того, если разумное и доброе подчинено способом рассудочного права, всей системой европейского образования апостериорным конечным целям индивидов (о чём и говорит, казалось бы, гуманистический лозунг «Всё в человеке, всё во имя человека»), то вместе с редукцией всеобщего, априорного к апостериорным мотивам, духовно умирает и сам человек. С другой стороны, когда предмет религиозного сознания доминирует («Всё в Боге, всё во имя Бога»), тогда «мирской» человек отрицается самим априорным религиозным принципом.
Отсюда – роль России, которая не есть ни Восток и ни Запад человеческого мира именно потому, что содержит в себе оба исторических полюса сразу, причем в форме напряженного и идущего к своему разрешению противоречия, поэтому-то, как писал автор «Мёртвых душ», «косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Ю.Г.: Как ты думаешь, тот факт, что по ходу движения птица-тройка (Русь) часто впадала и продолжает впадать в крайности, — это всё от того, что ещё она не имеет способности к умозрению, к научному разуму?
А.Л.: Скорее, не развила эту способность. Однако к свету образования она тянется, и уже даже не безмолвствует, а пытается дать ответ: «Нам внятно всё – и то, чем дышит Запад, и то, о чём задумался Восток». О том, какие этапы самопознания русский дух феноменологически проходит в своей истории – об этом в другой моей книге: «Путь в Софию. Очерки феноменологии русского духа». Что же касается суждения Гегеля, что «славянская нация до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире» (Лекции по философии истории. СПб.,2000. С. 368), то в то время это обнаружение только-только становилось заметным. Хотя, наверное, можно было и заметить, что солнце самосознания, если употребить гегелевскую метафору, как раз начинало восходить в России в форме поэтического разума в начале XIX столетия.
Ю.Г.: Это, наверное, так и есть и любому русскому приятны такие мысли, однако сегодня это солнце самосознания явно у нас не находится в зените. Эмпирическое сознание фиксирует только то, что доступно чувствам и рассудку, т.е. оперирует фактами и не в состоянии найти разумный способ решения социальных, конфессиональных и др. проблем, поэтому не удивительно, что даже представители религиозной сферы выдают сегодня самые мрачные прогнозы. Так протоиерей Дмитрий Смирнов в интервью радиостанции «Говорит Москва», комментируя слова председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина о резком увеличении доли мусульман в населении России через 15 лет, предсказывает чуть ли не полное вымирание русских. В частности, он говорил об ужасающем количестве абортов, сокращении рождаемости, смертности, разводах. А на вопрос журналистов, как можно исправить данную тенденцию, Смирнов с сожалением заявил: «Уже поздно».
А.Л.: Увы, что касается появления такого рода мрачных эсхатологических представлений и связанных с ними настроений, то протоиерей Дмитрий Смирнов в этом не одинок. Однако не будем забывать, что предмет научно-философского воззрения – не многообразие явлений, часто образующих только негативные тенденции, ибо «факты без идеи, – как справедливо заметил В.Г. Белинский – это мусор для головы и памяти». Я думаю, что в совсем уже недалёком будущем деятелям искусства, теологам и философам в нашей стране придётся очень серьёзно потрудиться в разрешении ставшей уже сейчас актуальной сугубо духовной проблемы.
Ю.Г.: Почему же в ближайшем времени? В этом отношении работа уже, худо-бедно, но пошла. Вот, к примеру, 10-11 апреля этого года РГПУ имени А.И. Герцена и РХГА провели Всероссийскую научно-практическую конференцию по вопросам теологии, причём не только христианской, но и исламской.
А.Л.: Заметил верно, что работа пошла, хотя общая тема конференции «Теология и педагогическая культура современного учителя» говорит о том, что это только первый шаг к пониманию остроты именно духовного кризиса, который порождает все те перечисленные Смирновым ужасы нашей эпохи, включая и высокую смертность наших соотечественников. Если даже такие герои нашего времени как кинорежиссёр Юрий Быков, на творческой встрече с которым мы с тобой недавно были, воспринимают современные негативные тенденции как естественный ход, когда вместе с ощущением отсутствия опор, традиций, ничего не остаётся, как определить для себя некоторый замкнутый мир и только в нём жить, то что же остаётся «простым смертным»….
Ю.Г.: Можем сделать предварительный вывод, что поскольку вывести человечество из ситуации тотального кризиса возможно только через разумное самопознание, постольку значение философского образования в настоящее время всё более сознаётся как определяющее, ключевое. Отсюда и высокие конкурсы на факультеты философии, большой спрос на философскую литературу в книжных магазинах и т.д. Что подчеркивает и А.Н. Муравьев.
А.Л.: Фихте ведь вовсе не оговорился (в одном письме к Якоби), утверждая, что «мы философствуем ради спасения», что к решению этой задачи может приступить отнюдь не всякий народ, но только тот, в духе которого божественная идея осуществляет самоё себя в форме разумного руководства делами людей и в форме учёного познания (С.371).
Ю.Г.: Почему немцы не пошли по этому пути самопознания, нам, наверное, еще предстоит серьезно поразмыслить… Пока это кажется какой-то загадкой.
А.Л.: Тут ясно лишь, что поскольку к сознательной реализации задачи философии – «в корне преобразовать образ мыслей» не готовыми оказался не только народ, но и учёное сообщество – Фихте не раз сетовал, что никто из многочисленных последователей Канта «не замечает того, о чём, собственно, идёт речь», постольку взять на себя основную ответственность решения этой всечеловеческой задачи, как сказал бы Достоевский, предстоит другому народу и другому учёному сообществу.
Ю.Г.: Бедная Россия? Но как говорится – можно быть бедным, но быть богатым.
А.Л.: Да, наше национальное богатство – в духовном единстве, философскому ядру которого, однако, ещё только предстоит образоваться. Если Фихте говорит о становящемся учёном, то Муравьёв уже сейчас думает о необходимости образования группы учёных, способных освоить разумное содержание, развёрнутое в форме учений, созданных великими философами в разное время.
Ю.Г.: Но отнюдь не сословия, которое наряду с другими будет производить некие особые – «философические услуги» …
А.Л.: … и принадлежность к которым будет передаваться по наследству. Тем, кто стремится с сознанием всеобщего дела-действия к разумному разрешению вставшей перед человечеством проблемы, необходимо быть в соответствующей форме идейного единства (чтоб не пропасть поодиночке, как верно заметил замечательный Булат Окуджава). А поскольку основой философского единения является идея, или философское понятие, которое, читаем в первом томе лекций Е.С. Линькова, «есть результат, имеющий своей предпосылкой другие формы познания, другие способы», постольку важно, чтобы и эти формы были вовлечены в этот процесс духовного преобразования всего исторического опыта.
Кучку мысляще познающих философов (даже самую что не на есть “могучую”) широкая общественность, феноменологически не прошедшая основные ступени зрелости духа (разумное искусство и разумную религию, прежде всего), всегда будет воспринимать с недоверием и, мягко говоря, нелюбовью.
Ю.Г.: Согласен. Чтобы не повторить судьбу Пифагорейского союза, нынешним философам необходимо, конечно, индивидуально и совместно созревать в познании истины, но в данный критический момент мировой истории им особенно важно находить способы единения не только между собой, но и с представителями «других способов и форм познания».
А.Л.: Верно. Надо понимать, что без масштабного овладения разумным способом мышления из охватившей наше время власти тьмы никому не выйти. Наука разума, по определению Фихте, не может быть наукой «некоторых привилегированных умов», ибо она отрицает существование «изначального и врождённого различия между людьми, вследствие которого некоторые были бы созданы способными мыслить и изучать что-либо такое, чего другие по своей природе абсолютно не могли бы мыслить. Разум присущ всем («Второе введение». Там же. С.140).
Ю.Г.: Вот поэтому мы в этих диалогах, в выпуске книг серьёзного содержания непрестанно обращаем внимание на важность вопроса о необходимости становления субъекта разумного мышления через усвоение всех необходимых форм и особенно художественного, религиозного и философского способа самопознания.
А расскажи теперь, насколько студенческой аудитории, с которой ты работал, было доступно подобное серьёзное и субстанциальное знание?
А.Л.: Конечно, со студентами ССУЗа я такого рода знанием не мог по-настоящему, т.е. философски поделиться, если бы даже очень того захотел, ибо невозможно поделиться тем, что неделимо внешним образом. Оно, как и Россия в её собственной идее – едино и неделимо, и доступно только тем, в ком необходимый способ деятельности духа, по выражению Фихте, стал и его способом мышления.
Ю.Г.: Это, в принципе, то самое постигаемое только мыслящем познанием содержание, о котором говорил и Андрей Николаевич.
А.Л.: Да, хотя на примере Сократа я, видит бог, пытался объяснить смысл изречений древнегреческого философа, например: «Вы меня хоронить не будете», «Невозможно знать равные предметы без сознания равного самого по себе начала», или «Заговори, чтобы я мог тебя увидеть» и др. В этих изречениях речь ведь идёт не о речке, в которую нельзя войти дважды, а о том, что нетленного в нас самих есть – о необходимом способе мысли, который Сократ хотел увидеть и в собеседнике, помогая ему родиться, как сказали бы христиане, «в духе и истине».
Ю.Г.: Однако, ведь поскольку мыслимое содержание знания может быть доступно лишь мыслящему мышлению, постольку необходимо возвысить сознание индивидов до созерцающего и представляющего сознания, верно?
А.Л.: Да, в единстве с созерцаемым и представляемым. Однако легко сказать, да нелегко сделать.
Ю.Г.: Об этой необходимости организации процесса воспитания созерцания и представления в средней школе довольно подробно было сказано в предыдущем интервью с А.Н. Муравьёвым.
А.Л.: Моя задача в качестве преподавателя и воспитателя была скромнее: поскольку студенты колледжа готовились стать специалистами в определённых областях общественно-материального производства, то им в итоге моих совершенно незначительных по времени философических занятий важно было осмыслить понятие «профессия» в духовном смысле, т.е. как призвание, чтобы не быть робото-подобными работниками…
Воспитанием созерцания и представления мы с тобой занимаемся в издательстве «Умозрения» (выпуск книг русских классиков – Лескова и Толстого, а на очереди «Дневники писателя» Достоевского, проведение тематических диалогов), т.е. выполняем функцию будущей средней школы уже сейчас, тем самым подготавливаем нашу уважаемую публику к настоящему историко-философскому мыслящему познанию.
Ю.Г.: Да, но мы ведь идём и несколько дальше: распространяя философскую классику и выпуская книги лекций Е.С. Линькова, а также, привлекая к своей научно-просветительской работе А.Н. Муравьёва, А.А. Иваненко и др. единомышленников, издательство «Умозрение», можно сказать, на новом уровне продолжает отечественную традицию «борьбы за Логос».
А.Л.: Во всяком случае, стараемся делать слышные шаги в мир мысли, как говорил в одном из ранних своих сочинений Андрей Платонов. Ведь чтобы среда не была «ужасной», как выражались во времена Грановского, Хомякова и Герцена, её нужно преобразовывать, но не «штыками и картечью», а через развитие сознания.
Ю.Г.: В прошлом году в Школе мысли у Владимира Климентьева ты, насколько я помню, проводил ознакомительный курс по вопросу становления субъекта разумного мышления. Скажи несколько слов о его результатах.
А.Л.: Ещё более убедился о необходимости этапов созерцания и представления, чтобы становящийся смог раскрыть в себе художественный и религиозный способы познания как предваряющие собственно философский способ. То, что у некоторых слушателей возникло желание затем создать собственные группы интеллектуального развития (Алексей Ковальчук, Наталья Власкина), – это не может не радовать.
Ю.Г.: Да, несомненно, что субъект разумного мышления формируется уже на этапе созерцания и представления. Но вот вопрос: Если созерцание связано с искусством, а представление с религией, то может ли учитель-гуманитарий с обычным рассудочным сознанием выполнить столь ответственную задачу?
А.Л.: Тут вот какая вещь. Все эти высшие формы духа для доминирующего ныне рассудочно-эмпирического сознания находятся как бы наряду друг с другом, в наличном виде. Хочешь – сходил в театр, или открыл Библию, а, если захотелось чего-нибудь философического, то занялся, к примеру, чтением «Тошноты» Жан-Поля Сартра. Чего же вам больше. Мы ведь все учились понемногу … А то, что для философского познания искусство, религия и философия есть нечто единое само по себе, это знание мнимому знанию рассудка, пусть он хоть в высшей степени эрудированный, все равно будет казаться безрассудным – оно никак не вписывается в правила формальной логики.
Ю.Г.: Да, тут понятно, что подготавливать человека к формированию разумного мышления студентов высшей школы – это не просто наполнять его голову пёстрыми сведениями из названных областей (искусство, религия), но уже на этапе художественного познания истины способствовать раскрытию всеобщего в особенном.
А.Л.: Говоря языком Достоевского, способствовать раскрытию «человека в человеке». Вот ты практически и подошёл к ответу на свой вопрос. Или вот, процитирую Е.С. Линькова, который, завершая четвёртую лекцию первого тома лекций по философии, утверждал: «Искусство есть первый способ духовной жизни, который выходит за пределы ограниченности теоретического и практического опыта … без искусства нет ещё начала человека как такового вообще».
Ю.Г.: Кроме классических работ по феноменологии, написанных Фихте и Гегелем, феноменологическое введение в философию, представленное Е.С.Линьковым, имеет для нас, русских людей, особенную ведь значимость? Этим вопросом я хотел бы затронуть и твой опыт написания очерков по феноменологии русского духа в книге «Путь в Софию».
А.Л.: Своим вопросом ты попал в точку. Так как ввести индивида в философское (читай – разумное) миропонимание через искусство и религию без философского знания самого процесса феноменологического восхождения духа к своей истине просто немыслимо и невыразимо. Это разве Гоголь и его оппонент Белинский могли узреть в деятельности художника способность раскрывать необыкновенное в обыкновенном, а в самом искусстве ступень к более высокой форме бытия и познания. «Искусство – это только дщерь разума», подчёркивал Белинский.
Начну с мысли Е.С. Линькова. Он пишет, что необходимость феноменологического введения в философию заключается в том, что в «историческом развитии философии слишком часто эксплуатировалась односторонняя субъективность и одностороння объективность, а они не могут дать саморазвития содержания» (Лекции I, С.399).
Ю.Г.: Причём ведь у него речь идёт не об определённом этапе истории философии, как считают некоторые, поскольку для Линькова даже «гегелевское учение – всего лишь раскрытие внутреннего единства истории философского познания до него, притом не покидая истории философского познания как реальности».
А.Л.: А теперь я хотел бы затронуть этот вопрос в связи с реальной феноменологией русского духа. Дело в том, что постижение истины вместе со смертью последнего героя исторического развития философии – Гегеля, положившего в тоже время начало сугубо логическому развитию философии, не прерывается (это я возражаю С. Булгакову) только потому, что именно в нашей стране начинается самое что ни на есть феноменологическое введение в единую философскую науку, т.е. в «философское познание самого философского познания, как оно развивалось исторически» (Лекции I, С.399) – это я опять цитирую Евгения Семёновича. Правда в отечественном историческом опыте это введение совершается стихийно, хотя и серьёзным сознанием серьёзного народа, по выражению Толстого. Когда Евгений Семёнович в одном из интервью утверждает, что «у нас искусство – это первоначальная форма философии в буквальном смысле слова» (Лекции II, С.571), то тем самым он подчёркивает, что саморазвитие идеи осуществлялось в нашем разумном искусстве, преобразуя расколотое на условно-сословные различия сознание в единое национальное самосознание.
Ю.Г.: О роли русской классической литературы в этом всеобщем деле единения первым возвестил «неистовый Виссарион», насколько я помню.
А.Л.: Именно становящееся разумное сознание, далее, усилиями Достоевского, Лескова и Толстого, освобождается от «формул византийского духовенства» (Толстой) и формирует уже разумное религиозное мировоззрение. Помнишь у Достоевского в «Бесах», когда Шатов заявляет Ставрогину «Слушайте, добудьте бога трудом; вся суть в этом, или исчезнете, как подлая плесень». И эта мысль у Достоевского неслучайная.
Ю.Г.: Да, её он затем станет обосновывать в своём «Дневнике», подчёркивая, что все исторические народы развиваются только на основе того, что истинного им удалось «добыть трудом» в процессе самопознания.
А.Л.: Вот поэтому у Линькова следует вывод: «Задатки у нас огромные, чтобы дальше выступила именно философская форма истины» (II, С.572). Идея познаёт самое себя на русской почве, но не просто познаёт, а выделывает, выражаясь словами Достоевского, эту почву, и таким образом, как верно выразился Фихте, овладевает миром. Так что Евгений Семёнович этот стихийный ход феноменологического развития русского духа осознал, познав в нём самого себя, почему и раскрыл его в его же строгом, стройном виде, преодолевая «одностороннюю субъективность и одностороннюю объективность». Раскрыл стихийный ход феноменологического развития русского духа в его свободной необходимости.
Я напомню фрагмент интервью с Е.С. Линьковым (в 2006 г, с ним беседовал Олег Сумин), когда он критикует отечественную философию за то, что в ней исторически не достигнуто изучение форм абсолютной истины – не разработана форма истины как красоты, форма религиозной истины и форма истины как мысли.
Ю.Г.: У меня далее есть вопрос скорее организационного характера, вопрос о системе образования вообще и философского образования в особенности, поскольку сегодня её практически нет, хотя вроде бы есть многообразие научных дисциплин, есть философские факультеты. Этот вопрос всесторонне рассматривает Андрей Николаевич Муравьёв, но может тебе есть что добавить…
А.Л.: Да, Андрей Николаевич, в отличие от известного персонажа Достоевского (Шатова) не просто заявляет о необходимости «добыть бога трудом», а, закладывая в основание всего образования философское понятие, раскрывает перед всем философствующим миром объективно выступающую задачу необходимости понятия сего продукта. Так что по мере сил нам остаётся только творчески включиться в это, без сомнения доброе, дело образования духа. Поскольку на твой вопрос он уже ответил в своей монографии и в отдельных выступлениях, причём обстоятельно и с глубоким понимаем его сути, постольку я мог бы, вкратце воспроизведя главное в нём, обратить внимание на то, о чём, если и было сказано, то не в достаточно должной, как мне представляется, степени.
Согласен, что начинать специальное философское образование лучше всего с пропедевтики, т.е. с обсуждения современных философских концепций, ибо ими, можно сказать, так или иначе охвачено большая часть абитуриентов, поступающих на философские факультеты. Поскольку преподаватели, увлечённые постклассическими направлениями, не могут не выражать своего отношения к тем или иным известным вопросам Канта («Что я могу знать?», «Что я должен делать?» и «На что я могу надеяться?»), постольку обсуждение этих представлений в свете этих фундаментальных вопросов может вызвать интерес именно к классическому историко-философскому познанию.
Феноменологическое введение в философию должно быть вторым после пропедевтики этапом философского образования – этапом сознательно-разумного развития, когда разум познаёт своё собственное содержание в формах чувственности, рассудка, художественного и религиозного самопознания.
Ю.Г.: «Поэт идет: открыты вежды, Но он не видит никого …», – это ведь речь о рождённом в духе поэта поэтическом разуме, для которого нет ничего кроме его самого?
А.Л.: Не только в духе поэта, но и того, кто разумно внимает ему. «В душе вдохновлённых, – замечает Фихте, – <…> абсолютная сущность выступает как красота» («Наставление к блаженной жизни». С.696).
Поэтический разум, будучи отрицательным разумом, не видит ничего, кроме открывшейся ему, окрыляющей его «святыни красоты», которая «выше мира и страстей». Развиваясь таким отрицательным способом, он начинает постепенно приходить в себя самого, по принципу «отрицая – утверждаю».
Ю.Г.: Ты хотел обратить внимание на то, о чём было уже сказано, но, по-твоему, не достаточно в должной степени.
А.Л.: Да, я бы затронул три вопроса. Первый – это вопрос о русской философской мысли и её роли в отечественном философском образовании. Второй – о возвышении народа до чистого христианства, как единственного средства, путём которого сообщить ему идеи (С.477). Третий – связан, как я уже говорил, с необходимостью философам находить способы единения не только с подобными себе мыслящими единицами, но и с представителями «других способов и форм познания».
По первому вопросу начну с одного факта. Я уже упоминал о «Проблеме формообразования русской философской мысли», которую можно было бы включить в отмеченный нами первый этап философского образования – в пропедевтику, чтобы студенты выявили для себя антиномию русской философской мысли. Она, вплоть до Е.С. Линькова, просто не могла найти себе разумный выход из того «заколдованного» круга, в котором находилась по своему же «недоразумению» (выражение Достоевского). Суть недоразумения – проста: русское философствование всегда стремилось раскрыть для себя всеобщее, разумное содержание, овладеть логосом, не опираясь на разумный способ познания. Причиной тому является то, что она не прошла все необходимые этапы формообразования ни в феноменологическом, ни в историко-философском отношениях … «Исторический процесс русского философствования не есть нечто единое», поскольку «в этой совокупности многообразных философских и вообще идейных проявлений, размышлений и построений <…> нет никакой объединяющей идеи», – так в духе чаадаевской самокритичности завершает обзор отечественной философской мысли Б.В.Яковенко (История русской философии. – М., 2003. С.459).
Ю.Г.: То есть пыталась овладеть результатом историко-философского развития наскоком. Отсюда наш гегелизм, переходящий, по словам И.С.Тургенева, в нигилизм и другие «измы»…
А.Л.: В феноменологическом отношении она не усвоила, а где-то просто высокомерно проигнорировала опыт преобразования художественного способа познания истины в разумно-религиозный, который осуществлялся усилиями Достоевского, Лескова и Толстого, в особенности. Ведь способ духа русского народа, как раскрывает его суть Линьков, обнаруживает свою глубину в форме искусства, которая выходит за пределы искусства, через царство красоты осуществляется прокладывание формы истины (II, С.570). Занимаясь исследованием творчества Достоевского, Лескова и Толстого, я вовсе не утверждаю, что это прокладывание должно остановиться на ступени разумной религии, однако игнорирование этой формы самопознания истины лишит философию задачи должного воспитания или спасения, о чём писал Фихте. (Вот и превратится она в рафинированный рудимент!).
Второй вопрос. Фихте, напомню, вовсе не оговаривается, когда ставит задачу воспитания нации к истинной религии («Речи к немецкой нации» С.92). Или вот выдержка из «Характерных черт современной эпохи»: «Особенно важно, чтобы народ возвышен был до реального, т.е. чистого христианства … путём которого можно сообщить народу идеи … в этом отношении и сведущие в науке и несведущие в ней сходятся друг с другом. (С.476-478)
Ю.Г.: Понятно, кстати, почему в интервью 2017 года Линьков говорит о нетленности только одной религии – религии разума, разумной религии.
А.Л.: Научно доказав, что христианская идея спасения только в философском мышлении обретает безусловно разумную основу, Фихте поставит перед учёным сообществом высшую практическую цель – воспитание человеческого духа «к истинной религии», дабы через это идея могла «выступить и овладеть миром» (С.364). Понятно, что смысл разумной идеи состоит отнюдь не только в том, чтобы жизнь людей стала блаженной и в этом блаженстве завершила своё земное существование. Её смысл – в необходимости достижения своей высшей формы развития, т.е. философского самопознания. Однако только будучи «доступной всем людям» в форме «истинной религии», или «религии разума», ибо «мир бессилен постичь эту идею в её чистоте, напротив, он стремится её низвести до своего обыденного воззрения», она обретёт себе действительную возможность мыслить самоё себя в «ясном понятии», в понятии «науки разума» (С.723; С.364).
Ю.Г.: Перед учёным стоит трудная задача, как подчёркивает Фихте, «соединить между собой эти цели», т.е. цель обыденного сознания и собственно цель идеи, выразителями которой являются учёные.
А.Л.: И третий вопрос связан с проблемой преодоления разрыва между формально-логическим, рассудочным мышлением представителей гуманитарных дисциплин, включая сюда и большинство профессионально занятых преподавателей современной философии, и, собственно, мыслящим мышлением классической философии. К примеру, на семинаре «русская мысль» в РХГА мне неоднократно приходилось объяснять, что попытка раскрыть смысл мировой истории способом рассудочного (раздвоенного мышления) необходимо приводит к произволу мнений исследователей, к крайностям объективизма или субъективизма, а то и просто к мистификации. В первом случае мы уподобляемся Н.А. Бердяеву, для которого смысл истории есть, но он находится либо в прологе, либо в эпилоге истории; во втором случае, мы впадаем в субъективизм, аналогичный субъективизму Карла Поппера, или Эриха Соловьёва, для которых объективного смысла в истории нет, а только, видите ли, мы привносим смысл в самоё её.
Ю.Г.: Да уж. Современных учёных нужно как-то привлечь к единому способу познания единого предмета…
А.Л.: По большому счёту – это проблема разума. Вопрос же о том, как к этому подойти – это наша головная боль. Во всяком случае, известную попытку автора «Ясного как солнце сообщения широкой публике о сущности новейшей философии», допускающее некоторое принуждение, никто уже, предпринимать, наверное, не собирается.
Ю.Г.: Да и сам Фихте в более поздней своей работе (Речи к немецкой нации), говорит, что самым предпочтительным средством ввести мышление, начавшееся в единичной жизни, во всеобщую жизнь является поэзия.
А.Л.: Это – мысль! Поэтому, скажу вначале в общей форме: к единому научному (логическому) способу познания «другие способы и формы познания» необходимо подводить феноменологически, т.е. в соответствии с «необходимыми определениями единого сознания» (Фихте), или ступенями осуществления этого способа.
Ю.Г.: Это феноменологическое движение в доступной художественной форме раскрыл Достоевский в своих произведениях, нам надо научится использовать этот ресурс, особенно в отношении тех, кто сам исследует его творчество.
А.Л.: В заключении нашей беседы приведу три «дневниковые» цитаты (за 1861, 1877 и 1881 годы), в которых выражен основной ход мысли этого писателя:
«Наша новая Русь поняла, что один только есть цемент, одна связь, одна почва, на которой всё сойдется и примирится, — это всеобщее духовное примирение, начало которому лежит в образовании.» [18 т. ПСС, с.50];
«Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас не может быть впоследствии и своей науки»[25, 202];
«И увидите, что ничего не скажет тогда наша интеллигенция народу противоречиво, а лишь облечет его истину в научное слово и разовьет его во всю ширину своего образования …. а наука народу страшно нужна» [27, 25].
Ю.Г.: Речь, похоже, у Достоевского идёт о национальной науке духа. То есть о науке не заимствованной извне, а феноменологически выросшей из того же народного корня, что и русское художественное слово.
А.Л.: Однако в высшей степени важно, чтобы эта наука развилась именно в форму деятельного единого субъекта гуманитарного знания, ибо без сознательной работы этого адамантового основания в социальной сфере не может быть никакой речи о подлинной нравственно свободной жизни.
