Мы решили не оставлять вас с отрицательным результатом оценки современного литературного процесса И.Г. Фихте, которую публиковали в прошлом месяце, поэтому предлагаем вам ознакомиться с философским методом чтения научной и художественной литературы, который предлагает философ.

И. Г. Фихте О методе разумного чтения.

Как читать научные работы?

Что касается, прежде всего, научных сочинений, то главная цель их чтения — в том, чтобы понять их и исторически познать истинное намерение автора. При этом не следует пассивно отдаваться во власть автора и подчиняться, как попало, случайному влиянию с его стороны, беспрекословно запоминая все, что ему вздумается нам поведать.

Напротив, как в естествознании должно подчинять природу вопросам экспериментатора и заставлять её давать на них ответы, не позволяя ей говорить что попало, так и автора должно подвергать искусному и рассчитанному эксперименту со стороны читателя. Этот эксперимент должно производить следующим образом: бегло прочитав всю книгу, чтобы составить себе предварительное понятие о цели автора, следует отыскать его первый главный тезис, период, параграф (или, что-нибудь подобное, в какой бы форме оно ни было выражено). Этот тезис, конечно, может быть определенным (даже с точки зрения самого автора) лишь в известной степени, в остальном же — является неопределенным; ибо, если бы он был уже вполне определенным, им кончалась бы книга и не было бы нужды в продолжении, которое существует, разумеется, только для того, чтобы определеннее выяснить оставшееся неопределенным.

Тезис понятен лишь, поскольку является определенным; поскольку он представляется неопределенным, он еще непонятен.

Эту меру понятности и непонятности нужно уяснить себе следующим образом: «Понятие, о котором говорит автор, само по себе и независимо от автора, может быть определяемо так-то и так-то». Чем обширнее этот обзор возможных определений, тем мы лучше подготовлены к дальнейшему.

Из этих возможных определений автор в своем первом тезисе касается такого-то и такого-то определения, так-то и так-то выясняя их определенную противоположность иным способам определения, также возможным здесь. Настолько он понятен для меня. Но он оставляет свой тезис неопределенным в таком-то, таком-то и таком-то отношениях; каково его мнение на этот счет, я еще пока не знаю. Я уверенно опираюсь на понятный основной пункт и окружен хорошо знакомой мне сферой пока еще непонятного. Но взгляды автора на последнее выяснятся, хотя бы он ни разу не говорил о них, из тех выводов, какие он сделает из своих предположений; его обличит употребление, какое он сделает из своих тайных предпосылок.

Продолжу чтение до тех пор, пока автор не даст дальнейшего определения; последнее, несомненно, разъяснит часть прежней неопределенности, расширит область ясного и сузит сферу непонятного. Новый объем понятности снова должен быть вполне уяснен и усвоен мной, и затем я буду продолжать чтение, пока автор не даст еще раз нового определения — и так далее согласно этому же правилу до тех пор, пока сфера неопределенности и непонятности совершенно не исчезнет, растворившись вся в одной ясной точке света, так что я смогу воссоздать всю систему мышления автора во всех ее направлениях, выводя все ее определения из любого среди них.

Чтобы при этом мышлении об авторе не прекращать строгого наблюдения за собой, а также, чтобы не забывать того, что уже раз было установлено и выяснено, целесообразно производить все эти приемы с пером в руках на бумаге, хотя бы, как это легко может случиться вначале, об одном печатном листе пришлось исписать двадцать других.

Экономить на бумаге было бы неуместно, — лишь бы эти бумаги не попали в печать, под именем комментариев! Эти комментарии, возникшие из той ступени образования, с которой я приступил к изучению автора, служат собственно только для меня, и всякий читатель, действительно желающий достигнуть понимания дела, должен был бы произвести с моими комментариями опять ту же операцию. Предоставим же ему лучше, как это естественно, произвести эту операцию над первым автором, подобно тому, как это делал я.

Очевидно, таким образом, — в особенности, если мы с самого начала исходили из еще более ясного понятия, чем сам автор, — мы нередко понимаем его гораздо лучше, чем он сам себя. Он то запутывается в своих собственных рассуждениях, то делает ложные умозаключения, то ему недостает выражений, и он пишет совсем не то, что хотел написать. Откуда я узнал об этом? — я знаю, как он должен был выражаться и умозаключать, потому что я понял целое его сочинения. Найденные у него недостатки свойственны человеческой слабости, и благородный человек не поставит их в вину, если главная задача выполнена с достоинством.

Очевидно также, что при этом способе чтения, если автор не владеет наукой, о которой он желает писать, и не стоит в ней на высоте века, или если у него спутанное мышление, мы легко заметим это. В обоих случаях мы можем оставить его сочинение спокойно лежать и не нуждаемся в дальнейшем чтении его.

Таким образом достигается ближайшая цель — понимание и историческое познание образа мыслей автора. Суждение о согласии этого образа мыслей с истиной, составляющее вторую цель чтения, не представляет затруднений после такого обстоятельного изучения и даже, обыкновенно, достигается уже во время изучения.

Как читать художественные произведения?

Что касается чтения художественного произведения, настоящая цель его состоит в оживлении, возвышении и культивировании духа читателя производимым сочинением.

Для этой цели достаточно спокойно отдаться произведению искусства, так как открыт источник эстетического наслаждения вообще и даже найти его в единичном случае возможно не для всякого и, хотя все призваны к наслаждению искусством, оно зовет лишь немногих к творчеству или хотя бы только к постижению своих тайн.

Для того, чтобы произведение искусства было воспринято нами и затронуло нас, оно должно предварительно быть понято нами, т. е. мы должны вполне осмыслить цель художника и истинную задачу его произведения, и быть в состоянии конструировать эту цель, как дух целого, из всех частей произведения, и обратно — эти части из духа целого.

Конечно, все это еще не есть произведение искусства, а только его прозаический элемент: истинная сущность искусства — лишь то, что мощно захватывает и потрясает нас, когда мы смотрим на произведение искусства с такой точки зрения. Однако для того, чтобы быть способными к наслаждению последним, мы должны сначала усвоить эту прозаическую сторону, постижение произведения в его органическом единстве. Это органическое единство, как и все гениальное, остается, разумеется, бесконечным и неисчерпаемым, но есть наслаждение уже хотя бы в некотором приближении к нему.

Мы возвращаемся к своим деловым занятиям и забываем об этом созерцании бесконечных деталей прекрасного образа, но втайне оно остается в глубине нашей души и растет, опознаваемое нами лишь как идея отдельного произведения. Возвращаясь через некоторое время к тому же произведению, мы зрим его в ином свете, и таким образом оно никогда не стареет, но всякий раз как мы снова созерцаем его, молодеет перед нами для новой жизни. Благодаря этому мы не перестаем стремиться к новинкам, мы нашли средство превращать самое древнее в самое живое и новое.

В чем состоит это органическое единство произведения искусства, которое прежде всего другого должно быть понято и усвоено нами? Об этом не должен спрашивать тот, кто еще не знает этого, и для кого сказанное мной не было лишь повторением собственных его мыслей, или, по меньшей мере, более ясным их выражением. Я мог отчетливо выяснять вам единство научного произведения и, по моему разумению, сделал это; единство произведения искусства не поддается такому выяснению. То единство, о котором я говорю, во всяком случае не есть ни единство фабулы, ни связь ее частей, ни ее правдоподобность, ни ее психологическая полезность и моральная поучительность, о которых распространяются обычные теории и критические сочинения, посвященные искусству и содержащие в себе разглагольствования варваров, охотно узурпирующих звание знатоков искусства перед варварами, решающимися принять его лишь от других.

Единство, которое я имею в виду, — иное; непосвященному уму его можно выяснить в лучшем случае посредством конкретных примеров и действительного расчленения и сопоставления определенных произведений искусства в духе сделанных выше разъяснений.

Пусть же поскорее явится человек, который выполнит эту высокую заслугу перед человечеством и вновь зажжет, хотя бы только в юных сердцах, почти совершенно вымершее понимание искусства; но только такой человек должен быть не юношей, а вполне испытанным и зрелым мужем. Пока он еще не пришел, большинству лучше воздержаться от чтения и созерцания истинных произведений искусства, которые непонятны для него вследствие своей бесконечной глубины и не могут ему доставить наслаждения, ибо наслаждение предполагает понимание. Это большинство вынесет гораздо более из чтения иного рода художников, с успехом берущих под свою защиту любимые тенденции, парадоксы и игрушки эпохи и в коротком промежутке времени концентрирующих то, чем все желают жить и чем уже фактически и живут, к сожалению, только в менее концентрированной форме. И безразлично, как ни отнесемся мы к этому, — именно так будет читать большинство в действительности и так читало оно и до сего времени.